Автор: Елена Тришина
Сайт: Новые Известия

Статья: Клянусь, что это любовь была…

Возможно, все – правда. И про любовь, и про разлуку. Если, конечно, не вдаваться в подробности. Булат Окуджава любил повторять, что профессионализм хорош везде, кроме любви.
Когда-то давно, а точнее, ровно 13 лет назад, на мой вопрос: «А что значит быть непрофессионалом в любви?» – он ответил: «Непрофессионалом? Быть нормальным, раскованным человеком, натуральным, склонным к эмоциям… Я вообще всю жизнь, к счастью, занимался тем, что доставляло мне наслаждение, – проза ли, стихи ли, песни ли… Я всегда наслаждался – я жил… Кончался какой-то процесс – я переходил к другому».Тогда я ведь точно не знала, что он имел в виду. Теперь смею предположить: и другую любовь, и другую жизнь.

Она такая маленькая и хрупкая, и голосок ее полностью соответствует внешности. Подросшая такая Дюймовочка. Рассказ о ней будет изобиловать уменьшительными суффиксами, это неизбежно.

Квартира – очень подробная, с белыми стенами, с колокольчиками окуджавскими, цветочками – не цветами, всякими соломенными и деревянными штучками. Таким же мне показался когда-то и дом Окуджавы в Переделкино. И там, и здесь очень хотелось рассматривать каждую картинку, каждую фотографию. Из живности двое: серая улитка Ульяна, кажется, навек уснувшая еще с осени и не проглотившая ни грамма с тех самых пор – «Она не ест ничего – у нее Пост великий. Когда захочет – покормлю виноградными листьями». Случайно оказалась в мешке с камушками из Коктебеля, обожаемого Натальей, – «Если я раз в году не увижу моря – жить не могу». И еще Тихон – молочный гриб, лениво развалившийся в двух кринках, прикрытый чистыми салфеточками и посапывающий, покряхтывающий в полумраке уютной кухни: «Я с ним разговариваю, когда мою и перекладываю».

У нее, вообще, молчаливые друзья. Кукла – копия Булата, подаренная им двоим на каком-то концерте и сразу же обосновавшаяся у Наташи на пианино. Портрет Окуджавы, фотографии, веточки полыни крымской, камушки повсюду – в ванной, в комнатах, и очень красивый вид из окна – храм, лес…

– Смотрите, вон шарик полетел!

Ну совсем как цитата из песенки: «Девочка плачет…» В нашем разговоре мы старались почему-то не называть Его по имени – как-то само собой разумелось. Таким он был и в ее книге «Наедине с Айседорой», рукопись которой еще успел увидеть. Так этот человек и будет присутствовать на печатных страницах – как «он».

«…Крылья, что были не зря ведь даны»

Она росла в семье военного. Папа – начальник Дома офицеров, как тут было не запеть. Пела всегда – и в детском саду, и в школе, и в институте. Окончила с отличием МГИМО, факультет международного права, защитила диссертацию «Роль интеллигенции Аргентины». Выбрала и полюбила испанский язык и всю Латинскую Америку. После окончания института поступила во Всероссийскую творческую мастерскую эстрадного искусства. И там за год получила огромную профессиональную подготовку.

– До этого я пела в ансамбле «Гренада». Когда училась в аспирантуре, скрывала, что артистка. Я и в кино снялась, еще учась в институте. В фильме Абдрашитова «Слово для защиты» сыграла эпизод, а в фильме-сказке «Туфли с золотыми пряжками» – уже настоящую роль, с пением. Да, там же я мимоходом озвучила девяностолетнюю старушку в песне про лапти. Булат потом случайно увидел меня по телевизору, удивился. А когда узнал про старушку, очень смеялся.

Было время, когда я перенапряглась, разрываясь между сценой и аспирантурой. Врачи запретили мне выступать, как до этого пытались запретить строгие родители. Я затаилась, устроилась в Институт советского законодательства, занялась рутинной работой.

Вышла замуж за дипломата. Пыталась построить настоящую семью с любящим и любимым мужем. Не получилось.

«Ты обучи любви, Арбат, а дальше, дальше наше дело!»

– Как же вы встретились впервые?

– Я к датам отношусь очень трепетно. Это было 3 апреля 1981 года у нас в институте. Хотя, конечно, и до этого я любила его песни. «Молитву» впервые услышала еще девочкой и просто поразилась глубине и искренности.

А тогда он приехал в наш институт выступать, и до начала концерта случайно оказался на моем рабочем месте в окружении наших девочек. После концерта вместе пили чай, и девочки стали расхваливать ему меня наперебой: «Вы бы послушали, как Наташа поет!»

Но все это предыстория. Тогда мы просто познакомились. Он это запомнил – я это запомнила. Подталкиваемая своими подругами, вышла его проводить. На улице у своей машины он спросил, куда меня подвезти. Но меня ждал муж. Эти мои слова «Меня ждут», он потом мне не раз вспоминал. Мы просто обменялись телефонами. Я же тогда думала только о семье, о будущем ребенке.

Но мальчик мой, ребенок мой долгожданный умер, едва родившись. Муж прислал в палату записку: «Прошу тебя об одном. Только живи».

Я попыталась жить дальше. Уехала из Москвы, спряталась от всех… Каким-то чудом медленно возвращалась к жизни. Спасали лес, трава, земля… Потом уже – Коктебель, море, горы… Строчки родились:

«С той поры живу я – как живу я…» Поздней осенью появилась большая часть песен на стихи Лорки.

Я уволилась с работы и твердо решила служить только искусству.

Точно помню еще один день – 5 октября уже следующего года. Лихорадочно листая свою записную книжку, я наткнулась на его телефон и позвонила. Мы встретились в клубе на Герцена – я сразу же почувствовала родство. Разговор, сначала сбивчивый и нервный, постепенно перерос в задушевно-дружеский. Я просила его написать для меня три, почему-то именно три песни. Он грустно отвечал: «Но я давно уже не пишу стихов, вот уже восемь лет, а не то, что песен…» Разговорились об Эдисоне Денисове – у моей подруги был с ним роман. Разница в годах у них была громадная, и я еще подумала, что со мной уж точно ничего подобного произойти не может.

Прошло еще немало времени, прежде чем все серьезно началось. Нашим днем мы считали 10 декабря. С этого дня начались наши тайные встречи, наша скрытая до времени от посторонних глаз общая жизнь. Потом он переехал ко мне. Порой думала, что еле заметные колебания неведомых весов способны были все изменить…

– Что же это за магия?

– Судьба, наверное… Я и сейчас не думаю, что все могло бы сложиться иначе…

– Именно тогда и родился у него знаменитый и многим непонятный «гусар»: «А юный тот гусар, в Наталию влюбленный, он все стоит пред ней, коленопреклоненный…»

– Да, примерно в 1984-м. Он написал мне в письме, что героиня сначала была Амалией, а потом, когда переделал на Наталию, все сразу встало на свои места.

«…Ведь должен хотя бы кто-нибудь Все время смотреть вперед»

– А как вы стали вместе петь?

– Кажется, это было после одного из моих выступлений. Мы с Ритой Тереховой и Леней Латыниным ездили с концертами в Тверскую область. Булат вез нас на машине, выступая в роли водителя. Он и до этого предлагал мне, разговоры заводил, а тут сказал довольно решительно: «Все! Будем петь вместе!» И с этого момента всюду, куда его приглашали, он ездил со мной.

– Он же никогда ни с кем вместе не пел? Он такой был солист по жизни.

– Да. Но со мной он очень любил петь, причем не только свои вещи. Из своих – особенно «Виноградную косточку» и «После дождичка». Русскую народную – «Летят утки». Пели мы на два голоса. Как правило, у него было отделение – у меня отделение, и потом – мы вдвоем. Он очень любил, когда я пела по-испански. Нравился мой цикл на стихи Лорки и многие другие вещи. Что-то он мне подсказывал.

– Смотрю на фотографии, где вы вместе и поражаюсь: вы всегда как бы у его ног. С каким-то выражением самопожертвования…

– Не думаю, чтобы это всегда так было. Бывало по-разному… Я понимала, конечно, кто он, и относилась к нему с большим почтением. Но надо сказать, что и он тоже – с удивительным трепетом и гордостью всегда меня представлял. Но сам часто просил не идеализировать его слишком.

– А вы не могли, конечно?

– Он, знаете, у меня вызывал какое-то материнское чувство. Мне всегда казалось: как это трудно – такое количество и таких стихов, таких песен создать, как это возможно? И у меня было такое же подспудное неосознанное желание глубоко погрузиться в творчество. Хотя я тогда уже понимала, пусть и не вполне, какая это ответственность, какой груз. Может быть, именно сострадание к этой ответственности внушало мне тогда к нему такую нежность.

«Дорогой Птичкин!»

Он называл ее «Птичкиным» – из-за фамилии, наверное. А она откликалась... В дальнем ящичке, в потайном ее ларце хранятся его письма. Вот одно из них:

«Дорогой Птичкин!

В больничной суете выкроил времечко и сочинил стих, который начался с воспоминания, как ты пела романс по моей просьбе, а я в тебя уставился. Вот, оказывается, как бывает, как случайная ситуация отражается в памяти и там начинается какой-то таинственный процесс, и в результате являются стихи:

Старый романс

В том же ларце хранятся и письма, написанные им во время создания песен к фильму «Капитан Фракасс». Одно из них написано от лица некоего герцога Сасандульского:

«Сударыня!

Как донесла молва, Вы давно находитесь в известных отношениях с капитаном Фракассом, человеком пожилым, чтобы не сказать старым, обремененным семьей и многими житейскими грехами.

Не говоря уже о том, что Вам, такой молодой и очаровательной, не пристало интересоваться этим списанным со счетов человеком, но, кроме того, сдается мне, Вы просто не разбираетесь в ситуации. Дело в том, что этот отставной капитан, время от времени бряцая поржавевшей шпагой, на самом деле пробавляется игрой на гитаре, услаждая слух непритязательных горожан на всякого рода праздниках. Хромой конь, на котором он гарцует перед Вами, – старая кляча, взятая им напрокат, экипаж тоже. (…) Надеюсь, Вы хоть не позволяете этому чудовищу себя обнимать? А то ведь, чего доброго, он и это себе позволит, привычный обнимать свою гитару».

– Знаете, Наташа, тогда, в Переделкино, он сказал, что давно уже не пишет песен. У него даже гитара оставалась в Москве. Очень одиноким он тогда выглядел.

– Да, мы тогда в середине 1990-х снова временно разлучились. А гитара? Знаете, он ведь песни напевал и без инструмента. Вот на этом моем маленьком пианино наигрывал мелодию, пропевал ее. А в то время больше прозу писал. Песни пел только на концертах.

«Не сотворить бы кумира себе»

– Он говорил: «Я выполнил свое предназначение». Повторял это и в стихах, и в песнях, и мне наедине. Говорил это осознанно. Он у меня вызывал огромное желание поддержать его, чем могла. И на самом деле к талантливым людям надо бережно относиться – проявляясь, они так украшают нашу жизнь. Без ложного пафоса говорю это. Представить себе не могу, что было бы, если бы не случилось каких-то его строчек, каких-то откровений. А ведь это все так хрупко!

Для меня любовь обязательно содержит какой-то элемент преклонения, восхищения какого-то. Конечно, «не сотвори себе кумира». Но для того чтобы даже икона воссияла рядом с тобой, надо очень сильно верить и преклонить колени.

– Наташа, вы ведь тогда уже были верующим человеком?

– Я покрестилась как раз, когда мы были уже вместе. Тем летом Булат уехал ненадолго, и я написала ему об этом.

– Он ведь, как известно, не был крещен. Как он к этому отнесся?

– Поздравил меня и предостерег от излишнего фанатизма, присущего новообращенным. По сути, по совести, по устройству души, вот как я его понимаю, он, конечно, был глубоко верующим человеком. Но время, окружение, воспитание – все это не могло привести его к воцерковлению. Да и примеры именно фанатизма его отталкивали.

– Жена его – Ольга, как известно, окрестила его в Париже уже на смертном одре. И наречен он был именем Булат-Иоанн…

– Конечно, грустно, что так это все произошло. Но тем не менее счастье, что это вообще случилось, что отпели его в храме Косьмы и Дамиана, и мы можем молиться за упокой его души.

– Простите меня. Конечно, вера – это понятие очень интимное.

– Да… Но, как говорят, «вера без дела мертва». Тема служения – она бесконечно вдохновительна и бесконечно глубока. Но насилия никакого не должно быть. Это – как с природой, влиться нужно естественно. Общение такое духовное должно быть обоюдным.

– Вы обсуждали с ним это?

– Всегда обсуждали. И если бы он был тогда более верующим, он бы не боялся смерти. Страха бы такого не было. Вера дает крепость души. А разговаривали мы с ним обо всем. Он любил рассказывать, я любила слушать. Это было, конечно, великое счастье. И вообще быть рядом с таким человеком... Ведь все люди грешные, правда? Но когда встречается человек такого масштаба и такой силы устремления к свету, это принимаешь как дар.

– Вы знаете, в вас очень чувствуется эта похожесть с ним.

– Ну да, как он говорил: мы «слиплись». Наверное. Было такое ощущение, конечно.

– Но, с другой стороны, Наташа, это же труд огромный – выдержать такой накал?

– Может быть… Потом, осмысливая, я это понимала. А тогда это было очень естественно и очень органично. Но в то же время не стоит все идеализировать. Там было очень много сложностей…

– Конечно, вы были замужем, он был женат. И все-таки вы решились на развод?

– Я просто не могла больше лгать. И, опять же, стечение обстоятельств. Родители мои тогда были в зарубежной командировке, если бы они были здесь, многого бы не произошло. Они обожали моего мужа, для них мой выбор был настоящей трагедией.

– Но он не развелся с женой?

– И слава Богу! Что теперь это обсуждать и тем более осуждать? Зачем ворошить прошлое? Никто не знает всего. Ситуация была крайне мучительная для нас всех. Мы оба много раз ходили туда-сюда, много вариантов перепробовали. Видимо, тот был единственно возможным. Как оно случилось, так, значит, и надо было. Одна из разлук была особенно долгой, мы договорились расстаться. Потом встретились опять. Трудно было, все было нелегко.

– Потом вы снова вышли замуж, сын Гриша родился?

– Да, да… Сыну уже 21 год.

«На весь мир пирога не испечешь!»

– А когда вы были с Булатом, куда подевались ваши поклонники, те, кто ходил на ваши концерты, дарил цветы?

– Да никуда они не делись! И сейчас ходят на концерты и дарят цветы. Кто-то из них не воспринимал нашу пару, считал, что я с ума сошла. А кто-то – нормально. На весь мир, как говорится, пирога не испечешь.

– А как его друзья относились к вам?

– Кто-то, безусловно, понял и принял. Михаил Козаков, например. Ко мне очень тепло относился Володин. Шварц прекрасно, Юрий Левитанский…

– Как ваша жизнь совместная отразилась на вашем творчестве?

– Глядя на него, я стала лучше понимать, что можно жить в гармонии со всей этой радостной мукой – рождением стихов и музыки. Если раньше я ощущала себя как бы не от мира сего и было очень трудно, то он приручил меня к самой себе. Наблюдая за ним, я понимала, что можно делать свое дело. Он любил повторять: «Просто делай свое дело!» Когда Булата спрашивали: «Что вам больше всего нравится из ваших песен?» Он отвечал всегда одинаково: «Это мои дети. Я всех люблю». И у меня такое же чувство по поводу своих неспетых песен. Как будто это дети –непристроенные, беспризорные… И вообще, несмотря на то, что написано у меня немало, все равно не покидает ощущение – сколько же еще недодала, не сделала.

Я пишу песни только на стихи, в которых что-то меня зацепило. Вот Басё – это только три строчки, но сколько же в них всего! Не так давно написала музыку к программе Михаила Козакова на стихи Давида Самойлова «Мне снился сон».

«И вы бы по мне не печалились и не страдали…»

– Наташа, вот вы все делаете по совести и по душе. Многие люди ходят по земле, не поднимая головы к небесам. Им, наверное, кажется, что вы многое делаете неправильно. Но вы-то всегда вверх смотрите?

– Я просто стараюсь слышать наитие свыше и не суетиться.

– Наверное, и ему рядом с вами было несуетно?

– Да, он признавался, что ему необыкновенно спокойно и тепло было. Хотя не думаю, что я прямо всегда была такая уж безупречная. И капризная бывала, и всякая…

– Ну вы, в конце концов, на тридцать лет были его моложе!

– На тридцать один год, плюс один месяц, плюс один день!

– У него в обиходе было словечко, довольно редкое для мужчины. Он часто употреблял слово «наслаждаюсь».

– Да, он умел радоваться жизни, несмотря ни на что. Он умел наслаждаться мелочами. Но все-таки я бы выделила в нем главное: «Совесть, благородство и достоинство». Этим словам соответствовать труднее всего. Он четко ощущал свое предназначение: говорить то, что говорил. И делать свое дело.

– Как вы после него остались жить?

– Я почувствовала все, что с ним случилось в Париже, на расстоянии. Не хочу даже вспоминать – и «скорую помощь», и все это… А сейчас я ощущаю просто, что он в другом мире, и мы с ним общаемся. Бывает, я ловлю себя на том, что ищу в других мужчинах его черты. И внешние, и что-то неуловимое. Это, наверное, уже заложено во мне… Знаете, у меня стихотворение недавно родилось:

– Вы, конечно, храните какие-то заветные вещи на память о Булате?

– Я люблю косыночку, которую он мне подарил, летом везде с собой брать. Юбки концертные, которые он мне привез, люблю.

– Юбки? Булат?

– Да, это правда! У нас история смешная была. Мы ездили выступать, а юбки длинной концертной у меня не было. И я постоянно одалживала у одной своей приятельницы очень красивую юбку. Продать ее мне она категорически отказывалась. Булат возил меня к ней перед каждым концертом и после концерта – отдавать. А жила она далеко. В общем, надоело ему это, и он привез мне из-за границы две длинные пышные юбки – одну из Италии, другую – из Франции. Мы с ним потом смеялись над этим.

Очень дорожу еще своими украшениями, связанными с ним. Когда мы познакомились, на мне был кулончик с агатом, вот он. И я всегда его надевала в дни, особенно памятные для нас обоих. И сейчас в особенные моменты этот кулон со мной.

– Была еще какая-то его песня, которую вы считаете точно своей, вам посвященной?

– Он говорил: «Все, что я написал после встречи с тобой, – для тебя и о тебе». Когда я пою его песни – это особое счастье, наслаждение особое.

Признаюсь, вещие сны мне часто снятся. Что касается моей личной жизни, моих переживаний – всегда Булат предупреждает, как-то наставляет что ли... И я благодарна судьбе за то, что он есть.

Старались – не дышали.
Любили – как могли.
Кому мы помешали
средь жителей Земли?